В ответ на это сумбурное, но зажигательное выступление зал огласился одобрительными воплями и расцветился несколькими десятками бело-сине-красных флажков.

Хрясть!.. Здоровенный кулак Рылова впечатался в разом залившуюся кровью мордочку Кляйнерта, но развить успех не получилось, так как, хватая за руки, ноги и даже шею, на него навалился добрый десяток сторонников невзрачного и хилого телом, но мощного духом социалиста.

– Ко мне, сторонники монархии! – возопил здоровяк, медведем ворочаясь под грудой как один щуплых на вид, но злых, словно уличные дворняжки, однопартийцев Соломона Моисеевича, яростно тузивших его острыми кулачками и коленками. – Русских бьют!!!

На выручку Ивану Николаевичу тут же поспешило множество «камонов», поддержанных примкнувшими к ним депутатами «Российской партии», «Русского пути» и некоторыми другими, откровенно сожалевшими, что оторвать от мебели что-либо, могущее служить оружием, в этом продуманно устроенном зале невозможно. Чтобы не спускаться к микрофонам, где ширилась свалка, тратя на это драгоценное время, многие монархисты выбирали себе противников по вкусу неподалеку, и через несколько минут потасовкой, разрастающейся, как цепная реакция, было охвачено уже все помещение. Несколько минут, и в ход уже пошла мебель из прилегающих помещений, к сожалению, обычная, как целиком, так и разбитая на составные части, сорванные со столов письменные приборы и даже туфли, острыми каблучками которых немногочисленные женщины, в основном либералки, действовали не хуже, чем мужчины кулаками и ножками стульев.

Феликс Янович окончательно сорвал голос, пытаясь восстановить спокойствие в зале, а нескольких еще не разбежавшихся приставов оказалось чересчур мало…

Выстрел, громом отдавшийся под уважаемыми сводами Думы, показался всем ушатом ледяной воды, внезапно вылитой на голову, и подействовал не хуже, чем на стаю мартовских котов, самозабвенно выясняющих отношения на крыше…

У входа в зал, все еще держа дымящийся пистолет в поднятой руке, стоял, скаля белоснежные зубы, ярко выделявшиеся на перемазанном лице, худощавый мужчина восточного типа, одетый в распахнутый на груди танкистский комбинезон. На заднем плане и в открытых дверях по периметру зала толпились многочисленные вооруженные люди самого решительного вида также в черном и в камуфляже.

– По какому праву вы врываетесь?..– просипел в микрофон бледный как бумага барон Леонтицкий, судорожно и бесцельно шаря перед собой по столу, заваленному разнообразными бумагами. – Почему вы здесь стреляете?.. Кто вам позволил?..

Чумазый пришелец сунул пистолет в кобуру и решительно прошел к столу председательствующего, лавируя между замершими стоя, сидя и лежа на полу депутатами, еще минуту назад увлеченно тузившими друг друга, а то и бесцеремонно перешагивая через некоторых, впавших в прострацию. Деликатно, но непреклонно выкрутив из рук оцепеневшего от страха Феликса Яновича микрофон, он ослепительно улыбнулся ему, чем окончательно сразил наповал, пощелкал ногтем по решетчатой мембране для проверки звука и наконец объявил в мертвой тишине звонким чистым голосом:

– Господа депутаты Государственной думы! Действуя согласно вверенным мне полномочиям, я, князь Владимир Довлатович Бекбулатов, распускаю ваше собрание впредь до особого распоряжения. Все несогласные со мной могут оспорить мое заявление в вышестоящих инстанциях. Все свободны, я никого не задерживаю. Благодарю за внимание!

После чего с полупоклоном вернул микрофон ошалевшему Леонтицкому, молча, как рыба, разевающему рот, плюхнулся на край стола, небрежно оттолкнув бумаги, и со стуком водрузил рядом с собой на полированную поверхность самого недвусмысленного вида аргумент – черный короткий автомат…

Разом потерявшие нить своего спора думцы, обескуражено почесывая в затылках, по одному и компаниями потянулись к выходу, помогая по дороге подняться с пола своим товарищам и недавним врагам, услужливо отряхивая друг другу запачканную одежду, щедро жертвуя носовые платки нуждающимся в них, дабы унять кровь из разбитых носов, обсуждая произошедшее и возмущаясь вполголоса… В дверях их действительно никто не задерживал, а вооруженные бунтовщики почтительно сторонились, чтобы, часом, не испачкать дорогие пиджаки, сюртуки и смокинги «народных избранников» одеждой, перемазанной копотью, грязью и кровью, своей и чужой…

Когда в зале, кроме его соратников, никого не осталось, Бекбулатов выудил из кармана поминальник и, утопив клавишу вызова, отрапортовал:

– Все в порядке, господин Бежецкий! Ваше приказание исполнено в точности: порядок в Таврическом дворце и близ него наведен!..

32

Все слова уже давно были сказаны…

Мужчина и женщина сидели в разных концах комнаты, даже не глядя друг на друга, и, каждый со своей стороны, следили за медленно перемещающимся по столу солнечным лучом, падающим сквозь неплотно зашторенное окно.

– А ведь я десятки раз слышал о баронессе фон Штайнберг от разных людей, когда служил в Санкт-Петербурге… – нарушил молчание Петр Андреевич, внимательно разглядывая свои ладони, будто видел их первый раз в жизни. – Но разве я мог себе представить, что это ты…

– Я тоже знала о тебе. Более того, была в курсе всех твоих проблем, а один раз даже внесла свою лепту… – откликнулась баронесса.

– Это о той дуэли?

– Да… Но после той нашей размолвки там, в Америке… – Маргарита пожала плечами. – Я не думала, что ты захочешь когда-нибудь возобновить наше знакомство.

– Да я не знал, что ты тогда осталась в живых! – Граф наконец осмелился взглянуть на свою Анну. – Мне сообщили тогда, что в той машине нашли только обгорелые до неузнаваемости трупы!..

– Я ни в чем не виню тебя, Петя, – мягко ответила баронесса. – Каждый из нас тогда выполнял свою работу, а личные чувства этому только мешали.

Снова повисла тишина. Солнечный луч покинул полированную поверхность стола и переместился на обитую штофом стену.

– Я успокоилась, когда тебя перевели в Екатеринбург, – продолжила Анна-Маргарита после паузы. – Сам ведь знаешь: с глаз долой…

– Из сердца вон… – с горечью подхватил Петр Андреевич. – Вполне закономерно…

– Тем более что сердце мое было уже занято.

– Ты о своем Бежецком? Забавно… И это не помешало тебе послать его под пули? Тебе бы фельдмаршалом быть, Анна!

– До фельдмаршала я не поднялась… Всего лишь до полковника. Да-да, Петя, я теперь выше тебя по чину. К тому же я послала, как ты выразился, под пули, вовсе не своего Сашу, а совершенно чужого мне человека. Хотя и тоже Бежецкого…

– Как это? – удивился граф. – Двойника? Однофамильца? Но Бекбулатов…

– Нет, Бежецкий не двойник и не однофамилец… Это тот же человек, но… Он из другого мира, Петя, и тебе, как никому другому, должно быть понятно, как это получается.

– Из другого мира?.. Мне должно быть понятно?.. А откуда ты?..

Баронесса улыбнулась, снова став в глазах Чебрикова той полузабытой Аннушкой…

– А на чей стол, по-твоему, попал твой прошлогодний рапорт? Подозреваю, впрочем, что далеко не полный… Слава богу, твой подопечный помог восполнить некоторые пробелы…

– Какой подопечный? – вскочил с места граф, роняя кресло. – Кавардовский?..

– Не прыгай, Петя, – как ни в чем не бывало одернула его Анна-Маргарита. – Мебель старая, хрупкая, немалых денег стоит…

– Так этот мерзавец еще жив? – Чебриков не слушал ее. – У него же руки по локоть в крови!.. Неужели его до сих пор не вздернули, как собаку?

– Зачем? Это очень ценный свидетель, побывавший в стольких мирах… Почти такой же ценный, как ты. Только он, в отличие от тебя, согласился сотрудничать с нами. Кстати, ты совершенно зря злишься на него: именно его откровения подтвердили некоторые факты твоего рапорта, не позволив отправить тебя сразу и без проволочек в желтый дом. Да тебе благодарить Кавардовского нужно, а не костерить его на все корки!

– Значит, то предложение о смене места службы перед Новым годом…