Стоило подумать о болоте, как из-под ступней послышалось хлюпанье, и, обратив взгляд вниз, Бекбулатов увидел, что уже мчится по щетинистым желто-бурым кочкам, окруженным водой. Так и есть: Владимир гигантскими скачками несся по огромной, от горизонта до горизонта топи, словно акробат перепрыгивая с одной кочки на другую, причем первая сразу же, без всплеска, погружается в маслянистую, густую на вид воду, навсегда смыкающуюся на ее макушкой… Макушкой?
Оказывается, штаб-ротмистр мчался вовсе не по кочкам, а прямо по головам людей, сидящих по самые уши в воде… По головам, покрытым волосами, и лысым, рыжим, «вороным» и седым, кудрявым и гладко зализанным… В тот самый момент, когда подошва сапога Владимира готова была коснуться очередной «кочки», та услужливо поворачивалась лицом вверх, чтобы бегущий человек мог узнать ее…
В ужасе он узнавал все новые и новые знакомые лица, мужские и женские, молодые и старческие, нежные щечки юных барышень и жесткие морщины зрелых мужчин… Каждое из лиц успевало либо улыбнуться старому знакомцу, либо сурово нахмурить брови, а то и скривиться в брезгливой гримасе…
Вот, обмерев на мгновение, Владимир утопил в вонючей жиже дедушкино лицо, даже из-под воды глядящее на него с легкой грустью, вот провалилась под сапогом смеющаяся милая мордашка юной пани Сколодовской, одной из первых его белостокских «жертв», вот заколебалась перед тем, как неторопливо затонуть с раздраженной миной, обрюзгшая ряшка застреленного собственноручно при попытке к бегству торговца наркотой Йоси Барсукевича…
Смятенно взглянув вперед, чтобы увидеть, где закончится наконец эта страшная гать, Бекбулатов увидел вдали остров, над которым поднимался то ли страшный в своей неземной красоте багровый рассвет, то ли зарево пожара. Тропа вела прямо к нему, и не было сил ни остановиться, ни свернуть в сторону…
Без всплеска потонуло обиженное лицо Войцеха, но, не успев пожалеть о нем, уже занеся ногу над очередной кочкой, Владимир снова узнал знакомые черты… Не в силах наступить на лицо своего друга, он огромным напряжением воли удержался все-таки от шага…
Неведомая сила швырнула князя вперед, в холодную мокреть, тут же сковавшую движения и камнем потянувшую на дно. Мгновение, и болотная жижа обернулась льдом, не дававшим ни вздохнуть, ни пошевелиться, только облепленная ряской голова торчала теперь поплавком над зеркальной поверхностью… А издалека уже приближались чьи-то шаги…
Нечеловеческим усилием штаб-ротмистр рванулся из ледяной ловушки и, чувствуя, как шурша, она нехотя отпускает тело, с рвущим перепонки воплем вывалился…
…прямо на чистые домотканые половики чебриковской кухни.
– Эй, малой, привиделось чего?..
Над ним, сотрясаемым крупной неутихающей дрожью, склонились встревоженные лица Петра Андреевича и Берестова.
– Надо до кровати его довести, что ли… Переутомился похоже, а то и простыл… Сам-то сможешь идти?..
Владимир часто-часто закивал головой, украдкой бросив взгляд за печь.
Никакой двери там, конечно, не было…
Ох, как не хотелось ротмистру вспоминать свое возвращение в цивилизацию, тем более рассказывать о нем искренне радующемуся невозможной, казалось бы, встрече товарищу…
До сих пор стояла перед глазами ненавистная спина Кавардовского, бредущего, опустив голову, по каменистому берегу безымянной горной речушки где-то под Златоустом. Спина идущего на эшафот и точно знающего, что прошение о помиловании уже давным-давно отклонено всесильными инстанциями, уже явственно чувствующего шеей холод стального лезвия или колючую ласку пеньковой веревки… Как жалко, что не выстрелил тогда в заросший затылок, а сам не бросился обратно, в не успевший еще закрыться переход, чтобы остаться с друзьями, ставшими, оказывается, за месяцы скитаний чем-то большим, чем просто друзья, большим, чем родные, – частицей тебя самого… И очень большой, как выяснилось частицей, очень важной, если не главной, жизненно необходимой…
Нет, чувство долга, будь оно проклято, перевесило тогда все остальные чувства, заставило довести ненавидимого всей душой изгоя до финиша, сдать с рук на руки ничего не понимающим полицейским, чтобы после короткого отдыха везти собственноручно не в «родную епархию», Екатеринбург, а в столицу, чтобы уж наверняка, чтобы без каких-нибудь сбоев или накладок…
Слава богу, догадался спрятать тогда возле перехода верный «Дюрандаль», чтобы не загреметь едва ли не раньше Кавардовского в сходное с тюремным учреждение, с которым и без того разминулся только едва-едва…
Слава богу, в поезде, двухместное купе которого пришлось еще почти двое бесконечных суток делить с ненавистным бандитом, после изнурительных раздумий пришло спасительное решение, объяснявшее почти все нюансы полугодичного отсутствия не только воочию, но и в Сети, а потом чудесное появление «с добычей»…
Слава богу, не заявился сразу на свою квартиру на Гороховой, давно уже, как оказалось, бывшую чужой де-факто, а ровно месяц назад, после официального объявления графа Чебрикова, считавшегося до того пропавшим без вести, умершим, ставшую чужой де-юре…
Слава богу… Слава богу… Слава богу… Еще тысяча тысяч слава богу…
Как муторно, оказывается, это – возвращаться живым и здоровым с того света! Почти стихи…
Проза оказалась еще муторнее: насквозь фальшивое сочувствие и расспросы, мерзкие шепотки за спиной… Кавардовского, конечно, приняли под белы рученьки как не принять, но какая там награда…
Сотни отписок и отчетов, допросов, плохо замаскированных под дружеские беседы, и бесед, очень похожих на допросы, обследования, комиссии и аттестации…
Когда же вся эта канцелярско-бюрократическая лавина выдохлась и мало-помалу пошла на спад, оказалось, что в Корпусе оставаться немыслимо. Ну… не принято это, понимаете?.. Да-да, конечно, ничуть не хуже… Да-да, нисколько не проиграете… Конечно-конечно… Вам просто нужно время, чтобы прийти в себя…
Совершенно двусмысленное положение с супругой, неделю назад обвенчавшейся наконец с давно любимым человеком, вообще было неразрешимым… Развод? Аннулирование брака? А дальше? Ребус! Шарада!! Анекдот!!!..
И тогда Петр Андреевич просто сдался и сбежал… Сбежал, чувствуя, как за его спиной все наконец облегченно вздохнули. Сделали наверняка вид, что он вообще не воскресал…
Никто не чинил ротмистру препятствий в возвращении на Урал, никто не устанавливал за ним надзора, по крайней мере заметного… Наоборот, необыкновенно легко уладилось с его решением поселиться в «выморочном» доме Колуна, совершенно никчемном после прошлогоднего разгрома банды и вывоза в Екатеринбург лаборатории. Наследников у Колуна не было, и дом был продан казной за бесценок, фактически подарен. Порой Чебриков чувствовал вокруг себя некую мертвую зону, заколдованный круг, границу которого все боялись переступать, с готовностью упреждая все желания его обитателя…
Граф, словно проклятый Кавардовским, которого почитал давно уже мертвым, сам стал изгоем…
– Обжился здесь, устроился, выветрил дух колуновский, – неторопливо рассказывал Чебриков Владимирычу, жадно ловившему каждое его слово. – Сначала по два раза в день пытался пройти в «ворота», потом реже… Потом и вовсе забросил… Мысль закралась крамольная: может, нарочно не пускает меня в свое нутро Континуум? Может, напортачил я там чего?..
Разговор затянулся. Язык рассказчика уже едва ворочался от усталости, а сам он находился на той грани, за которой обычно падают в сон, будто в омут. Не в лучшем состоянии был и слушатель, тоже давно уже поведавший Петру Андреевичу всю свою нехитрую историю после расставания с ушедшими дальше, на поиски прохода в Империю, путешественниками.
– Открылся переход два месяца назад, почти день в день, но пересечь границу я не смог. – Ротмистр надолго замолчал, выколупывая из портсигара неизвестно которую по счету папиросу. – Просто не смог, и все тут… Не испугался, что снова увязну в том, вашем мире – выход-то известен. В крайнем случае переберусь в Бергланд или дальше – в Парадиз… Нет, держало что-то здесь, и все тут… Ходил, проверял нашим старым способом – камешками, звонок провел оттуда, будто гостей ждал… А сам ни ногой…